Понятие психологизма. Психологизм
Определение понятия психологизма в литературе. Психологизм в – литературоведческий термин, который традиционно относят к нескольким авторам, в первую очередь к Л. Н. Толстому и М. Ф. Достоевскому, затем к И. Тургеневу с его «тайным психологизмом». И, конечно же, психологизм ярчайшим образом проявляется в творчестве А. П. Чехова.
Психологизм в литературе – полное, подробное и глубокое изображение чувств и эмоций, мыслей и переживаний литературного героя. Психологизм – это попытка автора описать внутренний мир героя художественными средствами.
Одна из главных притягательных черт художественной литературы - ее способность раскрыть тайны внутреннего мира человека, выразить душевные движения так точно и ярко, как это не сделать человеку в повседневной, обычной жизни. "В психологизме один из секретов долгой исторической жизни литературы прошлого: говоря о душе человека, она говорит с каждым читателем о нем самом". Психологизм – это стилевая характеристика литературных произведений, в которой подробно и глубоко изображается внутренний мир персонажей, т. е. их ощущения, мысли, чувства и, возможно, дается тонкий и убедительный психологический анализ душевных явлений и поведения.
Согласно А. Б. Есину, психологизм – «это достаточно полное, подробное и глубокое изображение чувств, мыслей, переживаний вымышленной личности (литературного персонажа) с помощью специфических средств художественной литературы». О. Н. Осмоловский отмечал, что что русской литературе «в целом был свойственен онтологический психологизм <.> конечное объяснение человека в русской литературе и философии не психологическое, а онтологическое – с учетом божественной первоосновы бытия». Он предлагает дополнить и систематизацию форм психологического анализа и терминологию, предложенную Л. Я. Гинзбург и А. Б. Есиным, которую обычно используют современные исследователи психологического искусства: введение понятий этического, драматического и лирического психологизма представляется логическим и оправданным.
Конец работы -
Эта тема принадлежит разделу:
Психологизм в творчестве Л.Н. Толстого и А.П. Чехова
Второе – не менее значимый гений Антона Павловича Чехова.Но если Толстой – олицетворение России витринной, более элитной и светской, то Чехов в.. Было бы опрометчиво говорить, что психологизм А. П. Чехова и Л. Н. Толстого.. Именно такое комплексное исследование особенностей психологизма в творчестве А. П. Чехова и Л. Н. Толстого и является..
ПРИЕМЫ И СПОСОБЫ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИЗОБРАЖЕНИЯ
Когда мы говорим, что в том или ином произведении складывается психологический стиль, мы имеем в виду, что психологизм становится в этом произведении важнейшим художественным свойством, определяющим его эстетическое своеобразие. Задаче глубокого освоения и воспроизведения внутреннего мира начинают подчиняться приемы и способы изображения человека, все художественные средства, находящиеся в распоряжении писателя. Психологический стиль требует применения особых художественных приемов, особой их организации. Мы можем говорить, что психологизм – это принцип организации элементов художественной формы, при котором изобразительные средства направлены в основном на раскрытие душевной жизни человека в ее многообразных проявлениях.
Посмотрим, какими же приемами и способами пользуются для этой цели писатели-психологи. При этом для наглядности сопоставим психологический стиль с противоположной ему, непсихологической манерой письма, при которой элементы формы воссоздают прежде всего внешнюю сторону жизни человека, происходящие с ним события и т.п.
В общем виде изменение организации художественной формы при психологизме по сравнению с непсихологическим принципом письма состоит в изменении отношений между теми ее элементами, которые так или иначе изображают внешнее бытие (наружность героев, их действия и поступки, обстановку действия и пр.), и теми, которые призваны воспроизводить внутренний мир героев. Естественно, что соотношение между этими двумя группами элементов меняется в пользу последних. Такой процесс происходит на всех уровнях художественной формы. В частности, с полной очевидностью он проявляется в сфере предметной изобразительности. То, что психологизм требует даже количественного увеличения деталей, характеризующих внутренний мир героя (подробности мыслительного процесса, нюансы чувств, эмоций, «разложение на составляющие» волевых импульсов и т.п.), и, соответственно, относительного уменьшения внешних деталей – это вполне ясно и не нуждается ни в комментариях, ни в примерах. Но меняется не только количественное соотношение внутренних и внешних деталей – меняются и более глубокие связи между ними, меняется их иерархия.
При непсихологическом принципе письма внешние детали совершенно самостоятельны, в пределах художественной формы они полностью довлеют сами себе и непосредственно воплощают особенности данного художественного содержания. Например, в «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова изображение картин народного быта никак не соотнесено с душевными переживаниями героев – они имеют смысл сами по себе, непосредственно воплощая тематический аспект поэмы, проблемный угол зрения ее автора и – главным образом с помощью особенностей предметной изобразительности и выразительности – идейно-эмоциональное отношение Некрасова к изображаемому. Также не связаны с эмоциями и мыслями героев описания внешности и жилища героев в «Мертвых душах» Гоголя, или изображение действий градоначальников в «Истории одного города» Щедрина, или картина сражения в пушкинской «Полтаве». Бывает даже, что при непсихологической организации формы отдельные элементы психологического изображения, которые там встречаются, начинают работать на внешние детали, на создание внешних картин. Так, в той же поэме Некрасова ряд картин быта дан в воспоминаниях Савелия и Матрены. Процесс воспоминания – это психологическое состояние, и у писателя-психолога оно раскрывается всегда именно как таковое – подробно и с присущими ему закономерностями. У Некрасова же совсем по-другому: в его поэме эти фрагменты психологичны только по форме, по сути же перед нами ряд внешних картин, почти никак не соотнесенных с процессами внутреннего мира. Психологическое состояние воспоминания выступает здесь только как мотивировка введения этих картин в повествование.
Психологизм же, наоборот, заставляет внешние детали работать на изображение внутреннего мира. Внешние детали и в психологизме сохраняют, конечно, свою функцию непосредственно воспроизводить жизненную характерность, непосредственно выражать художественное содержание. Но они приобретают и другую важнейшую функцию – сопровождать и обрамлять психологические процессы. Предметы и события входят в поток размышлений героев, стимулируют мысль, воспринимаются и эмоционально переживаются. Как ни важна, например, с точки зрения сюжета дуэль Пьера с Долоховым, как ни характеристичен сам по себе этот эпизод, все-таки, пожалуй, наиболее существенная его функция – служить эмоциональным и мыслительным материалом для Пьера. Дуэль не только прямо вызывает у Пьера поток мыслей и переживаний, она еще вспомнится ему позже, в ряду других, столь же бессмысленных, как ему кажется, событий; всплывет она и в одном из ключевых внутренних монологов, где ставятся центральные этические вопросы романа: «...А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным. А Людовика XVI казнили за то, что считали его преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что-то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?»
Событие или поступок читатель воспринимает уже не просто в их прямом, объективном смысле, а как стимул или итог определенной внутренней, эмоционально-мыслительной работы или как проявление определенного душевного состояния. Внешние детали мотивируют внутреннее состояние героя, формируют его настроение, влияют на особенности мышления – иногда прямо, иногда очень опосредованно и косвенно. Так, внешние обстоятельства жизни Раскольникова, детали его быта, жилья, одежды и пр., конечно, имеют значение и сами по себе, как воспроизведение характерных черт жизни петербургского разночинца того времени, но еще большее значение они имеют в психологическом плане: ими во многом обусловлен образ мышления Раскольникова, подготовлено и усилено его болезненное душевное состояние.
Внешняя деталь может сама по себе, без соотнесения и взаимодействия с внутренним миром героя, вообще ничего не значить, не иметь самостоятельного смысла – явление, соверЩенно невозможное для непсихологического стиля. Так, знаменитый дуб в «Войне и мире» как таковой ничего собой не представляет и никакой характерности не воплощает. Только становясь впечатлением князя Андрея, одним из ключевых моментов в его размышлениях и переживаниях, эта внешняя деталь приобретает художественный смысл.
Внешние детали могут не прямо входить в процесс внутренней жизни героев, а лишь косвенно соотноситься с ним. Очень часто такое соотнесение наблюдается при использовании пейзажа в системе психологического письма, когда настроение персонажа соответствует тому или иному состоянию природы или, наоборот, контрастирует с ним. Так, например, в XI главе «Отцов и детей» природа как бы аккомпанирует мечтательно-грустному настроению Николая Петровича Кирсанова – и он «не в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на лице и с этой грустию, с этой тревогой...» А для душевного состояния Павла Петровича та же самая поэтическая природа предстает уже контрастом: «Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа...»
В общем, мы можем без преувеличения сказать, что в системе психологизма практически любая внешняя деталь так или иначе соотносится с внутренними процессами, так или иначе служит целям психологического изображения. Появление абсолютно непсихологической детали для психологического стиля – явление почти невозможное.
Сказанное относится и к тем художественным деталям, с помощью которых показываются внешние проявления внутренней жизни героя (мимика, пластика, жестикуляция, речь на слушателя, физиологические изменения и т.п.). Воспроизведение внешних проявлений переживания – одна из древнейших форм освоения внутреннего мира, но в системе непсихологического письма она способна дать лишь самый схематичный и поверхностный рисунок душевного состояния, в психологическом же стиле подробности внешнего поведения, мимика, жестикуляция становятся равноправной и весьма продуктивной формой глубокого психологического анализа.
Почему это происходит? Во-первых, внешняя деталь теряет свое монопольное положение в системе средств психологического изображения. Это уже не единственная и даже не главная его форма, как в непсихологических стилях, а одна из многих, причем не самая главная: ведущее место занимает внутренний монолог и авторское повествование о скрытых душевных процессах. Писатель всегда имеет возможность прокомментировать психологическую деталь, разъяснить ее смысл. Вот как развернуто раскрывает, например, Толстой психологический подтекст такого обыкновенного мимического движения, как улыбка: «Она никак не могла бы выразить тот ход мыслей, который заставил ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся братом и уничтожающий себя перед ним, был неискренен. Кити знала, что эта неискренность его происходила от любви к брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от не оставляющего его желания быть лучше, – она любила это в нем и потому улыбалась» («Анна Каренина»).
Во-вторых, освоенная литературой индивидуализация психологических состояний приводит к тому, что их внешнее выражение также теряет стереотипность, становится уникальным и неповторимым, своим для каждого человека и для каждого оттенка состояния. Одно дело, когда литература изображает одинаковые для всех и потому схематичные проявления чувств, эмоций и не идет дальше, и совсем другое – когда изображается, скажем, тщательно индивидуализированный внешний мимический штрих (подрагивающая верхняя губа у Раскольникова, например), причем не изолированно, а в сочетании с другими формами анализа, проникающими в глубину, в скрытое и не получающее внешнего выражения.
Внешние детали используются лишь как один из видов психологического изображения – прежде всего потому, что далеко не все в душе человека вообще может найти выражение в его поведении, произвольных или непроизвольных движениях, мимике и т.д. Такие моменты внутренней жизни, как интуиция, догадка, подавляемые волевые импульсы, ассоциации, воспоминания, не могут быть изображены через внешнее выражение.
Постепенно освоенная литературой сложность психологического мира человека усложняет и изображение связи внешнего с внутренним. По одним только внешним признакам практически нельзя определить, что происходит в душе героя, так как эти признаки неоднозначны, могут быть по-разному истолкованы. Вообще растет несоответствие между внешним и внутренним состоянием, что часто используется писателями как особый, своеобразный художественный прием, усиливающий остроту положения или напряженность внутреннего состояния героя, оттеняющий какие-то особенности его внутреннего мира.
Раз уж мы заговорили о различного рода внешних психологических деталях, то есть смысл особо сказать и о такой форме психологического изображения, как портрет. В широком литературоведческом обиходе существует тенденция называть любое портретное описание психологическим – на том основании, что оно раскрывает определенные черты характера, психологии человека. Это частное проявление той терминологической неточности, о которой мы подробно говорили в первой главе, – представления о психологизме как универсальном свойстве художественной литературы. По-видимому, всякий портрет характеристичен (иначе он просто был бы не нужен в литературе), но не всякий психологичен. Поэтому нам представляется необходимым отделить собственно психологический портрет от других разновидностей портретного описания. Например, в портретах чиновников и помещиков в «Мертвых душах» Гоголя ничего от психологизма нет. Эти портретные описания косвенно указывают на устойчивые, постоянные свойства характера, но не дают представления о внутреннем мире, о чувствах и переживаниях героя в данный момент; в портрете проявлены устойчивые черты личности, не зависящие от смены психологических состояний.
А вот противоположный пример – Толстой говорит о Пьере: «Осунувшееся лицо его было желто. Он, видимо, не спал эту ночь». Здесь мы можем по чертам лица героя судить о его психологическом состоянии, это – психологический портрет в строгом смысле слова. У Гоголя штрихи портрета прямо увязываются с авторскими характеристиками героя, с указанием на устойчивые черты его личности («медведь» и «кулак» Собакевич, «дубинноголовая» Коробочка и т.д.). А у Толстого детали портрета связаны с другими способами психологического изображения. Так, в нашем примере портретный штрих окружен воспроизведением мыслей Пьера и имеющими психологический смысл деталями его мимики и поведения.
Таким образом, психологический и непсихологический портреты входят в разные стилевые микросистемы.
В психологических стилях мы находим богатую систему повествовательно-композиционных форм, с помощью которых осуществляется изображение различных сторон внутреннего мира, разных душевных состояний. Прежде всего отметим значительную роль, которую играет психологическое повествование от третьего лица. Повествование, которое ведется «нейтральным», «посторонним» рассказчиком, обладает рядом преимуществ в изображении внутреннего мира, хотя в научной литературе часто можно встретить противоположное утверждение, согласно которому более органичной формой психологизма является повествование от первого лица. Посмотрим, что же дает нейтральное повествование со стороны в плане изображения внутреннего мира.
Во-первых, оно ориентировано прежде всего на такую форму психологического анализа, как авторское повествование о мыслях и чувствах героя. Это именно та художественная форма, которая позволяет автору без всяких ограничений вводить читателя во внутренний мир персонажа и показывать его наиболее подробно и глубоко. Для автора нет тайн в душе героя – он знает о нем все, может проследить детально внутренние процессы, объяснить причинно-следственную связь между впечатлениями, мыслями, переживаниями. Нейтральный повествователь может прокомментировать самоанализ героя, рассказать о тех душевных движениях, которые сам герой не может заметить или в которых не хочет себе признаться, как, например, в следующем эпизоде из «Войны и мира»: «Наташа со своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она... нарочно обманула себя. "Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю", – почувствовала она и сказала себе: "Нет, я, верно, ошибаюсь, он должен быть так же весел, как и я"».
Одновременно повествователь может психологически интерпретировать внешнее поведение героя, его мимику и пластику и т.п., о чем мы уже говорили в связи с психологическими деталями.
Во-вторых, повествование от третьего лица дает небывалые возможности для включения в произведение самых разных форм психологического изображения: в такую повествовательную стихию легко и свободно вливаются внутренние монологи, публичные исповеди, отрывки из дневников, письма, сны, видения и т.п. Такая же композиционно-повествовательная форма, как рассказ от первого лица, или роман в письмах, или роман, построенный как имитация интимного документа, дает гораздо меньше возможностей разнообразить психологическое изображение, делать его более глубоким и всеохватывающим. Собственно, для повествовательных структур данного типа единственной естественной формой психологического изображения является рефлексия, психологический самоанализ, для введения же любого другого приема неизбежно приходится прибегать ко всякого рода условностям.
В-третьих, повествование от третьего лица наиболее свободно обращается с художественным временем, оно может подолгу останавливаться на анализе скоротечных психологических состояний и очень кратко информировать о длительных событиях, имеющих в произведении, например, характер сюжетных связок. Это дает возможность повышать удельный вес психологического изображения в общей системе повествования, переключать интерес с подробностей события на подробности чувства. Кроме того, психологическое изображение в этих условиях может достигать небывалой детализации и исчерпывающей полноты: психологическое состояние, которое длится минуты, а то и секунды, может растягиваться в повествовании о нем на несколько страниц. Едва ли не самый яркий пример тому – отмеченный еще Чернышевским эпизод смерти Праскухина в «Севастопольских рассказах» Толстого.
Наконец, психологическое повествование от третьего лица дает возможность изобразить психологически многих героев, что при любом другом способе повествования сделать чрезвычайно трудно, почти невозможно.
Но форма повествования от третьего лица не сразу стала использоваться в литературе для воспроизведения внутреннего мира человека. Первоначально существовал как бы некий запрет на вторжение в интимный мир чужой личности, даже во внутренний мир выдуманного самим автором персонажа. Вероятно, введение прямого авторского (от третьего лица) психологического повествования противоречило бы принципу правдоподобия (так сказать, «чужая душа – потемки»). А возможно, литература просто не сразу освоила и закрепила эту художественную условность – способность автора читать в душах своих героев так же легко, как в своей собственной. Может быть, дело также и в том, что в первых психологических романах герои часто были автопортретны, т.е. в каких-то основных чертах своей личности, своего характера тождественны автору. Тогда психологическое повествование от третьего лица было попросту ненужным, ибо не было еще задачи изобразить в полном смысле чужое сознание.
Как бы там ни было, но вплоть до конца XVIII века для психологического изображения использовались по большей части неавторские субъектные формы повествования, главным образом письма («Опасные связи» Лакло, «Памела» Ричардсона, «Новая Элоиза» Руссо) и рассказ от первого лица («Сентиментальное путешествие» Стерна, «Исповедь» Руссо). Эти формы позволяли наиболее естественным образом сообщать о внутреннем состоянии героев, сочетать правдоподобие (человек сам говорит о своих мыслях и переживаниях – ситуация, вполне возможная в реальной жизни) с достаточной полнотой и глубиной раскрытия внутреннего мира.
Но форма «Ich-Erzдhlung», особенно на первых порах, имела и определенные художественные неудобства. При ней психологизм как бы искусственно овнешнял то, что по самой своей природе должно оставаться внутренним и изображаться как внутреннее. Это вопрос не только использования того или иного формального приема: применение неавторских субъектных форм повествования меняет картину внутреннего мира по существу. Повествование о пережитых чувствах и мыслях в письме или рассказе от первого лица – это совсем не то, что непосредственная фиксация процессов душевной жизни персонажа в данный момент. В такой опосредованной, овнешненной передаче чувства и мысли делаются более «правильными», логичными, утрачивают непреднамеренность, вольно и невольно очищаются от «неглавных» ассоциаций, эмоций, воспоминаний. Внутренний мир упрощается, живой психологический процесс перестает быть таковым и во многом утрачивает свое индивидуальное своеобразие и неповторимость. В этих формах повествования о внутренних процессах еще много абстрактности, риторики, психологические состояния мало индивидуализированы.
Впрочем, все сказанное о форме «Ich-Erzдhlung» относится в полной мере лишь к романам XVIII века, где она соответствовала уровню развития идейно-нравственной проблематики и недостаточная естественность психологического изображения шла не только от формы повествования, но главным образом от особенностей проблематики. В дальнейшем, когда повествование от третьего лица уже снимает многие условности в психологическом изображении и делает естественным и привычным авторское вторжение в душу героя, разница между двумя этими формами становится гораздо менее резкой. «Ich-Erzдhlung» отчасти меняет свою внутреннюю структуру – в частности, появляется возможность говорить о себе как о другом, как бы со стороны (Печорин: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его»; в «автобиографической» трилогии Толстого о своем детстве говорит уже взрослый человек и т.п.).
С точки зрения психологизма повествование от первого лица сохраняет все же при всех условиях два ограничения: невозможность одинаково полно и глубоко показать внутренний мир многих героев (чтобы обойти это препятствие, приходится иногда вводить нескольких рассказчиков, как это делал, например, Фолкнер в «Городе», «Шуме и ярости») и однообразие психологического изображения (главным образом формы самонаблюдения и самоанализа). Даже внутренний монолог, в сущности, не вписывается в повествование от первого лица, ибо настоящий внутренний монолог – это когда автор «подслушивает» мысли героя во всей их естественности, непреднамеренности и необработанности, а рассказ от первого лица уже предполагает известный самоконтроль, самоотчет. При таком повествовании трудно раскрыть сферу подсознательного (как, допустим, в приведенном выше примере Толстой раскрывает не осознанную самой Наташей эмоциональную основу ее мыслей). Кроме того, постоянное использование только одной формы психологического изображения – самонаблюдения – рискует придать всему повествованию некоторую монотонность.
К достоинствам «Ich-Erzдhlung» надо отнести возможность исключительно полно сосредоточиться на внутреннем мире героя – во-первых; во-вторых, большую силу эмоционального воздействия и художественную убедительность: кто же лучше знает человека, чем он сам! Форма психологического самораскрытия, исповеди способна придать повествованию исключительный драматизм и напряженность.
В системе композиционно-повествовательных форм, использующихся для воспроизведения внутреннего мира, важнейшую роль играет внутренний монолог и психологическое изображение, идущее от повествователя (в дальнейшем для удобства мы будем называть его авторским психологическим изображением). Без этих форм мы просто не можем представить себе психологизм нового времени, да и чисто количественно, по объему текста, они явно преобладают над всеми другими формами психологического изображения.
В отличие от авторского психологического изображения, которое с равным успехом воссоздает как рациональную, так и эмоциональную сферу сознания и психики, внутренний монолог используется почти исключительно для изображения мыслей героев; для воспроизведения эмоциональной сферы он менее пригоден. Ощущения, эмоции, настроения могут передаваться во внутреннем монологе двумя путями. Первый путь: если ту или иную эмоцию сам персонаж как-то осознал и включил в поток своей внутренней речи (т.е. во внутренний монолог введены и мысли персонажа по поводу его эмоционального состояния): «"Я сама поеду к нему. Прежде чем навсегда уехать, я скажу ему все. Никогда никого не ненавидела так, как этого человека!" – думала она» («Анна Каренина»).
И второй путь: эмоциональное состояние героя передается во внутреннем монологе с помощью особенностей построения внутренней речи. Так, нервное возбуждение Анны, едущей на вокзал перед самоубийством, отчасти выражается в неровности ее внутренней речи, в быстрых и несвязных переходах от одних мыслей и представлений к другим.
Есть смысл особо выделить такую разновидность внутреннего монолога, как рефлектированная внутренняя речь, иначе говоря – психологический самоанализ. Как пример приведем мысли Николая Ростова, совершившего свой «блестящий подвиг», сбив с коня французского офицера: «"Да что бишь меня мучает? – спросил он себя... – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем-нибудь? Нет, все не то! – Что-то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер... И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее"».
На эту форму важно обратить внимание потому, что здесь мы имеем дело как бы с двойным, двухступенчатым психологическим изображением. Первая ступень – изображение мыслей героя с помощью внутреннего монолога; но «внутри» этой формы психологизма – свой психологический анализ: мысли героя уже сами по себе представляют форму изображения внутреннего мира. Перед нами, так сказать, «психологическое изображение психологического изображения».
В современной научной литературе внутренний монолог, в том числе и такая его разновидность, как поток сознания, изучен достаточно хорошо и подробно, поэтому в анализе этой формы мы ограничиваемся сказанным выше. Меньше внимания уделили литературоведы прямому авторскому психологическому изображению, но эта форма сама по себе настолько проста и очевидна, что вряд ли нуждается в подробном анализе. В то же время ее конкретное использование в творчестве разных писателей дает нам такое разнообразие индивидуально неповторимых особенностей, не поддающихся типологизации и обобщению, что в теоретическом анализе этой формы поневоле приходится ограничиваться очень небольшим количеством самых общих соображений. Точно так же и анализ конкретных примеров авторского психологического изображения представляется нам излишним.
В авторском психологическом изображении различается психологическое описание и психологическое повествование в узком смысле слова. Психологическое описание воспроизводит относительно статичное чувство, переживание, настроение, но не мысль, ибо мыслительная деятельность – это всегда процесс. При психологическом повествовании предмет изображения – динамика мыслей, эмоций, представлений, желаний и т.д. С художественной точки зрения оба способа равноценны и оба нужны для создания полноценной психологической картины. Кроме того, следует учесть, что психологическое описание может оказаться не менее динамичным, чем повествование. Как отмечал еще Лессинг, при изображении относительно неподвижных объектов литература как временное искусство заменяет динамику объекта динамикой повествования о нем. То же может происходить в психологическом изображении: психологическое описание может постепенно переходить от одного элемента психологической жизни к другому, последовательно, т.е. во времени, раскрывая различные нюансы и стороны статичного самого по себе чувства или переживания.
К сказанному добавим, что основная функция психологического описания в новой литературе – это анализ достаточно сложных, многогранных, многосоставных психологических состояний. Поэтому психологическое описание имеет тенденцию к увеличению своего объема. Краткое же, суммарное психологическое описание применяется писателями-психологами чем дальше, тем реже и неохотнее. (Но зато оно находит широкое применение в сфере непсихологического письма.) Очевидно, краткое описание внутреннего мира не дает ни необходимой динамики, ни достаточной нюансировки и индивидуализации психологических состояний. Оно явно тяготеет к суммарному обозначению переживания, а эта форма психологического изображения оказывается для литературы XIX и XX веков слишком маловыразительной художественно и слишком примитивной для воспроизведения сложных душевных движений.
Внутренний монолог и психологическое авторское повествование – наиболее распространенные композиционно-повествовательные формы психологизма: они встречаются едва ли не у каждого писателя-психолога. Но существуют и формы специфические, которые используются сравнительно нечасто. К ним относятся, в частности, сны и видения как приемы психологизма, а также такая оригинальная сюжетно-композиционная форма, как введение в повествование персонажей-двойников. С помощью этих способов литература идет глубже в познании и изображении внутреннего мира человека: раскрываются новые психологические состояния (например, состояние между сном и явью, состояние экстатического возбуждения), фиксируется причудливая игра образов сознания, запечатлеваются процессы ассоциаций, озарения, интуиции. Если раньше литература преимущественно изображала те чувства и эмоциональные состояния, которые легко и естественно могли быть обозначены или описаны словами и соответственно легко анализировались и объяснялись, то начиная с эпохи романтизма с помощью развитой системы композиционно-повествовательных форм, среди которых важное место занимают и только что упомянутые, уже начинают изображаться сложные состояния и ощущения, психологизм осваивает сферу подсознательного, иррационального (хорошо видно это на примере повестей Гофмана – «Золотой горшок», «Крошка Цахес» и Гоголя – «Вий», «Портрет», «Страшная месть»). Эти психологические явления не могут быть просто обозначены – они требуют для своего воспроизведения довольно сложной техники психологического изображения. Кстати, здесь романтикам очень пригодилась форма повествования от третьего лица: герой, находясь в состоянии сна, бреда или полубессознательном состоянии (как, например, Чартков в гоголевском «Портрете» в том эпизоде, где ему грезятся старик и свертки с деньгами), просто не способен на психологическое самонаблюдение и тем более на исчерпывающий самоанализ.
На анализе указанных форм очень отчетливо видно, как перестраивается организация стилевых элементов при психологизме по сравнению с непсихологическим принципом. Ведь такие сюжетные формы, как сны, видения, галлюцинации, могут использоваться в литературе с самыми различными целями. Первоначальная их функция – это введение в повествование фантастических мотивов. Так, в поэмах Гомера, в библейских сказаниях, в народном эпосе сверхъестественные существа осуществляют свое вмешательство в дела людей, являясь им во сне или в видениях. Эта функция сохраняется и в дальнейшем. «Повеления богов», полученные героем во сне, заставляют его предпринимать те или иные действия и таким образом служат толчком для развития сюжета. Сны и видения могут в той или иной мере предварять последующие сюжетные повороты. Так, сны героев древнегреческого эпоса часто предвещают им победу или поражение; «вещие сны» часто используются в фольклоре; даже сон Татьяны в «Евгении Онегине» (который, конечно, не исключительно сюжетен, но и психологичен) своеобразно предваряет дуэль Онегина и Ленского. В целом формы снов и видений при таком использовании нужны только как сюжетные эпизоды, влияющие так или иначе на ход событий и действий, и в качестве таковых они и связываются именно с другими эпизодами сюжета, но не с другими формами изображения мыслей и переживаний. Сны, грезы, галлюцинации не рассматриваются как особые состояния сознания и психики человека; сон литературного персонажа нисколько не похож на реальное сновидение с присущими ему психологическими закономерностями, да в этом и нет необходимости, коль скоро сон значим только сюжетно, но не психологически.
В системе же психологического письма эти традиционные формы имеют другую функцию, вследствие чего они и внутренне организованы по-другому. Бессознательные и полубессознательные формы внутренней жизни человека начинают рассматриваться и изображаться именно как психологические состояния. Эти композиционные фрагменты повествования начинают соотноситься уже не с эпизодами внешнего, сюжетного действия, а с другими психологическими состояниями героя, изображенными с помощью других способов психологизма. Сон, например, мотивируется не предшествующими событиями сюжета, а предшествующим эмоциональным состоянием героя. Почему Телемак в «Одиссее» видит во сне Афину, повелевающую ему вернуться на Итаку? Потому что предшествующие события сделали возможным и необходимым его появление там. А почему Дмитрий Карамазов видит во сне плачущее дитя? Потому что он постоянно ищет свою нравственную «правду», мучительно пытается сформулировать «идею мира», и она является ему во сне, как Менделееву – его таблица элементов. Бессознательные и полубессознательные состояния становятся звеном в цепи внутреннего развития героя. «В форме литературных снов, – пишет исследователь творчества Льва Толстого И.В. Страхов, – писатель восполняет анализ психических состояний и характеров действующих лиц».
Одновременно эти особые состояния сознания и психики начинают воспроизводиться более правдоподобно и с внешней, формальной стороны. Не просто сообщается, что герой увидел во сне то-то и то-то, а художественно воспроизводится сам процесс сновидения, во всех подробностях, с присущими ему закономерностями психической жизни; воссоздается его ведущий эмоциональный тон, а не только предметное содержание: «Утром страшный кошмар... представился ей опять и разбудил ее. Старичок с взлохмаченной бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как всегда при этом кошмаре (что и составляло его ужас), чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над ней. И она проснулась в холодном поту» (Л.Н. Толстой. «Анна Каренина»).
Начинают психологически изображаться моменты засыпания и пробуждения, часто тоже весьма подробно. Тем самым устанавливается связь сна с осознанными душевными движениями, сновидение вплетается в общую психологическую картину. Появляется реальная мотивировка возникновения особых душевных состояний: нервное напряжение, душевная болезнь, острое впечатление, опьянение и пр. Для непсихологического письма такая мотивировка нехарактерна, потому что не нужна с точки зрения функциональной; напротив, для психологизма (причем не только реалистического) она почти обязательна, иначе картина внутреннего мира может потерять связность, а потому и убедительность.
Так психологизм перестраивает традиционные формы повествования в соответствии со своими собственными задачами.
Аналогично психологизм меняет функцию персонажей-двойников. В системе непсихологического стиля они были нужны для сюжета, для развития внешнего действия. Так, появление своеобразного двойника майора Ковалева в гоголевском «Носе» – произведении нравоописательном по проблематике и непсихологичном по стилю – составляет основную пружину сюжетного действия.
Иначе используются двойники в повествовании психологическом. Это различие интересно проследить на творчестве Достоевского. В его ранней повести «Двойник» функция «второго Голядкина» двояка. Не подлежит сомнению его огромная роль в сюжете (а в сюжете повести раскрывается прежде всего нравоописательная проблематика: ситуация «маленького человека» в его взаимоотношениях с другими социальными типами). Но одновременно двойник служит и целям психологического изображения: ведь реально он вообще не существует, в нем лишь материализуется какая-то часть сознания самого Голядкина, – может быть, его подсознательные представления о самом себе, подавленные желания, волевые импульсы и пр. Персонаж-двойник здесь органичная форма для воплощения психологической раздвоенности героя. Раздвоенности, которую иначе, с помощью других приемов психологизма, было бы трудно изобразить, поскольку эта вторая сторона сознания Голядкина настолько скрыта от него самого, что не может проявиться ни в чувствах, ни в мыслях, ни в настроениях (которые можно было бы так или иначе художественно воссоздать), а только вот в такой патологической форме – вырвавшись из-под рационального контроля забитого и униженного самосознания. В «Двойнике» внимание Достоевского распределяется примерно в равной степени между проблематикой чисто социальной, нравоописательной и собственно романной, нравственно-психологической, отсюда и двойная функция персонажа-двойника.
А вот Черт, своеобразный двойник Ивана Карамазова, – это нечто совсем другое и по функции, и по самой структуре образа. В «Братьях Карамазовых» идейно-нравственная проблематика уже доминирует полностью; в результате эволюции миросозерцания Достоевского его внимание окончательно переключается на моральные вопросы, ключ ко всем проблемам он ищет в душе человека, в универсальных нравственных началах характера. В «Братьях Карамазовых» и психологический стиль Достоевского выступает окончательно сложившимся.
Двойник-Черт здесь уже никак не связан с сюжетным действием, этот персонаж используется исключительно как форма психологического изображения и анализа крайне противоречивого сознания Ивана, крайней напряженности его идейно-нравственных исканий. В чем конкретно это выражается? В том, во-первых, что Черт никаких самостоятельных сюжетных действий не предпринимает и ни с кем из персонажей не сталкивается: он является только Ивану (причем его появление строго мотивировано обострением душевной болезни героя) и исчезает с появлением Алеши. Черт вообще не может «объективироваться», отделиться от Ивана, как это мог сделать Нос Ковалева или двойник Голядкина. Какой бы то ни было, даже условный, вход в реальную действительность Черту абсолютно заказан, он существует лишь постольку, поскольку существует сознание Ивана. Во-вторых, – и это более важно – Черт наделен «собственной» идейно-нравственной позицией, своим образом мышления, чего по отношению к двойнику Голядкина или тем более майора Ковалева мы сказать не можем. Характерность внешности, манер, повадок Черта обусловлена именно его миросозерцанием (он циничен и развязен как в идеях и силлогизмах, так и в манере поведения, внешности), а не его социальным положением (которого у него вообще нет – это тоже важно), как у двойника Ковалева и Голядкина. Вследствие этого между Иваном и его двойником возможен диалог, причем не бытовой, а на уровне философской и нравственной проблематики. И как Черт вообще – воплощение какой-то стороны сознания Ивана, так и диалог между ними – это, по сути, внутренний диалог Ивана, его внутренний спор с самим собой, спор, как бы объективированный, как бы ставший из внутреннего внешним.
Так перестраивается в системе психологизма функция и внутренняя структура персонажей-двойников.
Во второй половине XIX века литературный психологизм стал уже вполне привычным для читателя, который начал искать в произведении прежде всего не внешней сюжетной занимательности, а изображения сложных и интересных душевных состояний. Читатель настроился на психологизм, и это сделало возможным появление еще одной, очень своеобразной формы психологического изображения.
Большой удельный вес психологизма, его особая динамичность, напряженность и важность с содержательной точки зрения, с одной стороны, и способность читателя самостоятельно анализировать внутренний мир личности, как реальной, так и вымышленной, – с другой, создавали в произведении особую атмосферу, насыщенную психологизмом. Это выражалось в том, что писатели могли использовать и использовали прием умолчания о процессах внутренней жизни и эмоциональном состоянии героя, заставляя читателя самого производить психологический анализ, намекая на то, что внутренний мир данного героя, хотя он прямо и не изображается, все-таки достаточно богат и заслуживает внимания. Возникает парадоксальная на первый взгляд ситуация: образ строится психологически, но в иные моменты почти без применения собственно психологического изображения.
Как пример приведем отрывок из последнего разговора Раскольникова с Порфирием Петровичем в «Преступлении и наказании». Возьмем кульминацию разговора: следователь только что прямо объявил Раскольникову, что считает убийцей именно его; нервное напряжение участников сцены достигает высшей точки:
« – Это не я убил, – прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие дети, когда их захватывают на месте преступления.
– Нет, это вы-с, Родион Романыч, вы-с, и некому больше-с, – строго и убежденно прошептал Порфирий.
Они оба замолчали, и молчание длилось даже до странности долго, минут с десять. Раскольников облокотился на стол и молча ерошил пальцами свои волосы. Порфирий Петрович сидел смирно и ждал. Вдруг Раскольников презрительно посмотрел на Порфирия.
– Опять вы за старое, Порфирий Петрович! Все за те же ваши приемы: как это вам не надоест, в самом деле?»
Очевидно, в эти десять минут, которые герои провели в молчании, психологические процессы не прекращались. И, разумеется, у Достоевского была полная возможность изобразить их детально: показать, что думал Раскольников, как он оценивал ситуацию и какие чувства испытывал по отношению к Порфирию и к себе самому. Словом, Достоевский мог (как не раз делал в других сценах романа) «расшифровать» молчание героя, наглядно продемонстрировать, в результате каких мыслей и переживаний Раскольников, сначала растерявшийся и сбитый с толку, уже, кажется, готовый признаться и покаяться, решает все-таки продолжать прежнюю игру. Но психологического изображения как такового здесь нет, а между тем сцена насыщена психологизмом. Психологическое содержание этих десяти минут читатель додумывает, ему без авторских пояснений понятно, что может переживать в этот момент Раскольников.
Как разновидность подтекста, художественного намека умолчание о скрытых психологических процессах оказывается весьма «выгодным» художественно, поскольку делает изображение внутреннего мира потенциально очень емким. В приведенном примере читатель может представить себе и лихорадочный внутренний монолог, в процессе которого Раскольников спешно пытается найти дальнейшую линию поведения, и пустоту в мыслях, своего рода душевное отупение, вызванное непосильным напряжением и усталостью («запредельное торможение», как говорят психологи), и отчаяние, и мысли о посторонних предметах; может представить себе смену этих моментов или их сосуществование – все это читатель уже наблюдал в других эпизодах романа. Таким образом, несмотря на формальное отсутствие психологического изображения в тексте, оно в этот момент как бы продолжает существовать в читательском сознании.
Заметим кстати, что с умолчанием как приемом психологизма приходится очень и очень считаться режиссерам и особенно актерам. При постановке или экранизации они именно в эти моменты становятся истинными соавторами писателя. Поток сценического действия не допускает никаких пробелов и разрывов в эмоциональном рисунке; психологическая интерпретация текста, где формально отсутствует повествование о скрытых процессах, но всей стилевой структурой оно подразумевается, становится обязательной.
Установка на читательское домысливание, очевидно, была в значительной мере осознана самими писателями; тот же Достоевский писал: «Не один только сюжет романа важен для читателя, но и некоторое знание души человеческой (психологии), чего каждый автор вправе ждать от читателя».
Наиболее широкое распространение прием умолчания получил несколько позже, в творчестве Чехова, а впоследствии – многих других писателей XX века.
Вполне возможно, что такой прием психологического изображения появляется в литературе еще и потому, что все возрастающая сложность характера и внутреннего мира человека в конце концов осознается буквально как неисчерпаемая, принципиально не могущая быть понятой и изображенной до конца, во всех деталях. Даже сам герой, в высшей степени склонный к самоанализу (как у Достоевского и Толстого), не мог разобраться полностью в сложности своего внутреннего мира. Не мог сделать этого и повествователь. Но важно было дать почувствовать эту неисчерпаемую сложность, намекнуть на нее, обозначить в ней все, что возможно.
Часто писатель сознательно оставляет простор читательским домыслам, представляя картину внутреннего мира персонажа не как законченную и абсолютную, а как наиболее вероятную и лишь в некоторых деталях. Именно здесь незаменим психологический анализ от лица другого персонажа или повествователя, не претендующего на абсолютность, а позволяющего дополнять и отчасти даже видоизменять нарисованную им картину. Не случайно обе формы психологического анализа – и от лица персонажа, и с помощью приема умолчания – применялись Достоевским вместе.
Общие приемы и способы психологического изображения, о которых шла речь в этой главе, естественно, используются разными писателями по-разному. Благодаря этому создается неповторимость, своеобразие психологических стилей таких писателей-психологов, как Лермонтов, Тургенев, Л. Толстой, Достоевский, Чехов, Горький. В соответствии с особенностями проблематики, интересом к тем или иным характерам и положениям каждый писатель по-своему подходит к внутреннему миру человека, раскрывает его с разных сторон. Душевная жизнь личности неодинакова у героев «Войны и мира» и «Преступления и наказания», «Что делать?» и «Дамы с собачкой». В этой неодинаковости своя эстетическая правда: личность многолика и разные писатели-психологи позволяют нам взглянуть на человека с разных сторон, тем самым – лучше познать закономерности душевной жизни, а через них – закономерности нравственно-философских поисков.
Из книги Богини в каждой женщине [Новая психология женщины. Архетипы богинь] автора Болен Джин ШинодаТРИУМФ ИЗОБРАЖЕНИЯ Чрезвычайно важным вопросом, который мы не можем обстоятельно рассмотреть в этой работе, но который заслуживает самостоятельного исследования, является вопрос об отношении «массовой культуры» к различным средствам массовой информации (масс-медиа) и
Из книги История и повествование автора Зорин Андрей Леонидович Из книги Коллективная чувственность. Теории и практики левого авангарда автора Чубаров Игорь М. Из книги Сериал как искусство [Лекции-путеводитель] автора Жаринов Евгений ВикторовичАндрей Зорин Понятие «литературного переживания» и конструкция психологического протонарратива Проблема литературного поведения была поставлена в цикле ставших классическими работ Ю. М. Лотмана. Ученый показал, как те или иные исторические персонажи выстраивают
Из книги Компонуем кинокадр. автора Медынский Сергей ЕвгеньевичПервоначальный проект физико-психологического отделения ГАХН и роль В. Кандинского Собственное видение синтеза искусствоведческих наук и искусства физико-психологическое, социологическое и философское отделения вырабатывали постепенно, уже в процессе деятельности
Из книги автораМонтаж звука и изображения Тезис Жобера о том, что музыка лишь заполняет бреши в фильме «из страха перед длиннотами в статических сценах», опровергается всей практикой звукового кино. Эта практика доказывает, что действие звуковой сферы в фильме усиливается там, где
Из книги автораМасштаб изображения. Посмотреть издали и увидеть вблизи.Испокон веков мастера живописи изображали окружающий их мир. На любой выставке посетители видели и открытые ландшафты, и портреты людей, и натюрморты с крупными предметами. Картины художников подсказывали первым
Психологизм в литературе это глубокое и детальное изображение внутреннего мира героев: их мыслей, желаний, переживаний, составляющее существенную черту эстетического мира произведения. Каждый род литературы имеет свои возможности для раскрытия внутреннего мира человека. В лирике психологизм носит экспрессивный характер; в ней, как правило, невозможен «взгляд со стороны» на душевную жизнь человека. Лирический герой либо непосредственно выражает свои чувства и эмоции, либо углубляется в самоанализ. Субъективность лирического делает его, с одной стороны, выразительным и глубоким, а с другой - ограничивает его возможности в познании внутреннего мира человека. Отчасти такие ограничения касаются и психологизм в драматургии , поскольку главным способом воспроизведения внутреннего мира в ней являются монологи действующих лиц, во многом сходные с лирическими высказываниями. Иные способы раскрытия душевной жизни человека в драме стали использоваться в 19 и особенно в 20 веке: жестово-мимическое поведение персонажей, особенности мизансцен, интонационный рисунок роли, создание определенной психологической атмосферы при помощи декораций, звукового и шумового оформления. Однако драматургический психологизм ограничен условностью, присущей этому литературному роду. Наибольшие же возможности для изображения внутреннего мира человека имеет эпический род литературы.
Первыми повествовательными произведениями, которые можно назвать психологическими, были романы Гелиодора «Эфиопики» (3-4 векав) и Лонга «Дафнис и Хлоя» (2-3 векав). Психологизм был в них еще примитивен , но он уже обозначил идейно-художественную значимость внутренний жизни человека. Эпоха Средневековья в Европе явно не способствовала развитию психологизма, и в европейских литературах он появляется только в эпоху Возрождения, став с тех пор неотъемлемой чертой художественной литературы.
Основные формы психологического изображения, к которым сводятся в конечном счете все конкретные приемы воспроизведения внутреннего мира, это - «изображение характеров «изнутри», т.е. путем художественного познания внутреннего мира действующих лиц, выражаемого при посредстве внутренней речи, образов памяти и воображения» и «психологический анализ «извне», выражающийся в психологической интерпретации писателем выразительных особенностей речи, речевого поведения, мимического и других средств внешнего проявления психики». К приемам психологизма относятся психологический анализ и самоанализ. Психологический анализ применятся в повествовании от третьего лица, самоанализ - в повествовании как от первого, так и от третьего лица, а также в форме несобственно-прямой внутренней речи. Важным и часто встречающимся приемом психологизма являет внутренний монолог - непосредственная фиксация и воспроизведение мыслей героя, в большей или меньшей степени имитирующее реальные психологические закономерности внутренней речи. Н.Г.Чернышевский в 1856 назвал психологический анализ у Л.Н.Толстого «диалектикой души».
Слово психологизм произошло от греческого psyche - душа и logos, что в переводе означает- понятие.
«Мне грустно», «она смутилась и покраснела» - это фразы информируют нас о чувствах и переживаниях героя, но это еще не психологизм. Особое выражение внутреннего мира человека средствами собственно художественными, глубина и острота проникновения писателя в душевный мир героя, способность подробно описывать различные чувства – вот в общих чертах примеры психологизма. Психологизм представляет собой стилевое единство, систему средств и приемов, направленных на полное, глубокое и детальное раскрытие внутреннего мира героев. В этом смысле говорят о «психологическом романе», «психологической драме». Слово как носитель образности в литературе наиболее полно может выразить душевные состояния, полнее, чем какие-либо средства выражения в любом другом виде искусства. Кроме того, временной принцип текстуальной композиции в литературе также позволяет ей осуществлять психологическое изображение в адекватной форме, поскольку внутренняя жизнь человека – это в большинстве случаев процесс, движение. Поэтому литература – наиболее психологичное из искусств (не считая, может быть, кино).
Каждый род литературы имеет свои возможности для раскрытия внутреннего мира человека. В лирике психологизм носит экспрессивный характер. Лирический герой непосредственно выражает свои чувства, занимается рефлексией или же предается размышлению-медитации. Лирический психологизм субъективен.
Ограничение психологизма в драматургии связано с тем, что выражается он там через монологи (на сцене – еще и через мимику, жесты). Драматургический психологизм ограничен условностью.
Наибольшие возможности для изображения внутреннего мира человека имеет эпический род литературы, развивший совершенную структуру психологических форм и приемов.
Для того, чтобы в литературе возник психологизм, необходим высокий уровень развития культуры общества в целом, и – главное – чтобы в этой культуре неповторимая человеческая личность осознавалась как ценность.
Эпоха античности была благоприятной для развития психологизма. В средневековье он угасает и вновь появляется лишь в эпоху Возрождения.
3 основные формы психологического изображения:
1. Прямая. Страхов: «Изображение характеров «изнутри», т.е. путем художественного познания внутреннего мира действующих лиц, выражаемых при посредстве внутренней речи, образов памяти и воображения»
2. Косвенная (т.к. передает внутренний мир героя не непосредственно, а через внешние симптомы). Страхов: «Психологический анализ «извне», выражающийся в психологической интерпретации писателей выразительных особенностей речи, речевого поведения, мимического и других средств внешнего проявления психики».
3. Суммарно-обозначающая. Скафтымов: «Чувства названы, но не показаны». Чувства передаются при помощи называния, предельно краткого обозначения тех процессов, которые протекают во внутреннем мире.
Ведущую роль в системе психологизма играет прямая форма – непосредственное воссоздание процессов внутренней жизни человека.
Повествование о внутренней жизни человека может вестись как от первого, так и от третьего лица, причем первая форма исторически более ранняя. Она создает бОльшую иллюзию правдоподобия. Оно часто используется при наличии в произведении одного главного героя. При повествовании от третьего лица автор может комментировать течение психологических процессов и их смысл как бы со стороны. Кроме того, такое повествование дает возможность изобразить внутренний мир не одного, а нескольких персонажей, что при другом способе гораздо сложнее.
Особой повествовательной формой является несобственно-прямая внутренняя речь . Это речь, формально принадлежащая автору, но несущая в себе отпечаток стилистических и психологических особенностей речи героя.
К приемам психологического изображения относятся психологический анализ и самоанализ . Суть их в том, что сложные душевные состояния раскладываются на элементы и тем самым объясняются, становятся ясными для читателя. Психологический анализ применяется в повествовании от третьего лица, а самоанализ – от первого, третьего и при несобственно-прямой речи.
Важным и часто встречающимся приемом психологизма является внутренний монолог – непосредственная фиксация и воспроизведение мыслей героя, имитирующие реальные психологические закономерности внутренней речи. Автор как бы «подслушивает» мысли героя во всей их естественности, непреднамеренности и необработанности.
Внутренний монолог, доведенный до своего логического предела, дает уже несколько иной прием психологизма – поток сознания . Это предельная степень, крайняя форма внутреннего монолога. Этот прием создает иллюзию абсолютно хаотичного, неупорядоченного движения мыслей и переживаний. Толстой пользовался этим приемом для описания полусна, полубреда, особой экзальтированности.
Еще один пример психологизма – диалектика души (Чернышевский: «Внимание графа Толстого более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других, ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь вниманию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует, изменяясь, по всей цепи воспоминаний; как мысль, рожденная первым ощущением, ведет к другим мыслям, увлекается все дальше и дальше, сливает грезы с действительными ощущениями, мечты о будущем с рефлексией о настоящем»).
Одним из приемов психологизма является и художественная деталь . Внешние детали (портрет, пейзаж, мир вещей) используется для изображения душевных состояний – косвенная форма психологизма. Автор обращает внимание на те впечатления, которые его герои получают от окружающей из среды.
Прием умолчания . Он состоит в том, что писатель в какой-то момент вообще ничего не говорит о внутреннем мире героя, заставляя читателя самого проводить психологический анализ.
Психологизм часто встречается у Чехова, Толстого.
ВОПРОС 43. ЛИРИКА КАК РОД ЛИТЕРАТУРЫ. ВИДЫ ЛИРИКИ. ОСОБЕННОСТИ КОМПОЗИЦИИ ЛИРИЧЕСКОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ.
В лирике на первом плане единичные состояния человеческого сознания: эмоционально окрашенные размышления, волевые импульсы, впечатления, внерациональные ощущения и устремления. Если в лирическом произведении и обозначается какой-либо событийный ряд (что бывает далеко не всегда), то весьма скупо, без сколько-нибудь тщательной детализации (например, в пушкинском «Я помню чудное мгновенье…»).
В лирике система художественных средств всецело подчиняется раскрытию цельного движения человеческой души. Лирическая эмоция – это своего рода сгусток, квинтэссенция душевного опыта человека.
Но лирика отнюдь не замыкается в сфере внутренней жизни людей, их психологии как таковой. Ее неизменно привлекают душевные состояния, знаменующие сосредоточенность человека на внешней ему реальности. Поэтому лирическая поэзия оказывается художественным освоением состояний не только сознания (что, как настойчиво говорил Г.Н.Поспелов, является в ней первичным, главным, доминирующим), но и бытия. Таковы философские, пейзажные и гражданские стихотворения. Лирическая поэзия способна непринужденно и широко запечатлевать пространственно-временные представления, связывать выражаемые чувства с фактами быта и природы, истории и современности, с планетарной жизнью, вселенной, мирозданием. При этом лирическое творчество, одним из источников которого в европейской художественной литературе являются библейские «Псалмы», может обретать в своих наиболее ярких проявлениях религиозный характер (стихотворение Лермонтова «Молитва», ода Державина «Бог», «Пророк» А.С.Пушкина). Религиозные мотивы весьма настойчивы в лирике нашего века: у В.Ф.Ходасевича, Н.С.Гумилева, А.А.Ахматовой, Б.Л.Пастернака, из числа современных поэтов – у О.А.Седаковой.
Лирика тяготеет главным образом к малой форме. Хотя и существует жанр лирической поэмы, воссоздающей переживания в их симфонической многоплановости («Про это» В.В.Маяковского, «Поэма горы» и «Поэма конца» М.И.Цветаевой, «Поэма без героя» А.А.Ахматовой), в лирике безусловно преобладают небольшие по объему стихотворения. Принцип лирического рода литературы – «как можно короче и как можно полнее».
Едва ли не в любом лирическом произведении присутствует медитативное начало. Медитацией называют взволнованное и психологически напряженное раздумье о чем-либо.
Лирика несовместима с нейтральностью и беспристрастностью тона, широко бытующего в эпическом повествовании. Речь лирического произведения исполнена экспрессии, которая здесь становится организующим и доминирующим началом. Лирическая экспрессия дает о себе знать и в подборе слов, и в синтаксических конструкциях, и в иносказаниях, и, главное, в фонетико-ритмическом построении текста.
Носителя переживания, выраженного в лирике, часто называют лирическим героем. Этот термин, введенный Ю.Н.Тыняновым в статье 1921 г. «Блок», укоренен в литературоведении и критике, хотя лирический герой – один из типов лирического субъекта. Последний термин имеет более универсальное значение. О лирическом герое говорят, имея в виду не только отдельные стихотворения, но и их циклы, а также творчество поэта в целом. Лирический герой не просто связан тесными узами с автором, с его мироотношением, духовно-биографическим опытом, душевным настроением, манерой речевого поведения, но оказывается (едва ли не в большинстве случаев) от него неотличимым. Лирика в основном ее «массиве» автопсихологична.
Вместе с тем лирическое переживание не тождественно тому, что было испытано поэтом как биографической личностью. Лирика не просто воспроизводит чувства поэта, она их трансформирует, обогащает, создает заново, возвышает и облагораживает.
Лирически выражаемые переживания могут принадлежать как самому поэту, так и иным, непохожим на него лицам. Лирику, в которой выражаются переживания лица, заметно отличающегося от автора, называют ролевой (в отличие от автопсихологической).
Определение лирики Аристотелем («подражающий остается сам собой, не изменяя своего лица»), таким образом, неточно: лирический поэт вполне может изменить свое лицо и воспроизвести переживание, принадлежащее кому-то другому.
Соотношение между лирическим героем и субъектом (поэтом) осознается литературоведами по-разному. От традиционного представления о слитности, нерасторжимости, тождественности носителя лирической речи и автора, восходящего к Аристотелю и, на наш взгляд, имеющего серьезные резоны, заметно отличаются суждения ученых 20 века, в частности М.М.Бахтина, который усматривал в лирике сложную систему отношений между автором и героем, «я» и «другим», а также говорил о неизменном присутствии в ней хорового начала. Эту мысль развернул С.М.Бройтман. Он утверждает, что для лирической поэзии (в особенности близких нам эпох) характерна не «моносубъектность», а «интерсубъектность», т.е. запечатление взаимодействующих сознаний.
Лирическое творчество обладает максимальной внушающей, заражающей силой (суггестивностью).
Чувства поэта становятся одновременно и нашими чувствами. Автор и его читатель образуют некое единое, неразделимое «мы». И в этом состоит особое обаяние лирики.
Особенности композиции лирического произведения.
Основу лирического произведения составляет не система событий, происходящих в жизни героев, не расстановка (группировка) персонажей, а последовательность изложения мыслей и настроений, выражения эмоций и впечатлений, порядок перехода от одного образа-впечатления к другому. Понять до конца композицию лирического произведения можно, лишь выяснив основную мысль-чувство, выраженную в нем.
Один из самых простых и часто используемых в лирике приемов композиции - повтор. Он позволяет придать лирическому произведению композиционную стройность. Особенно интересной является кольцевая композиция, когда устанавливается связь между началом и концом произведения, такая композиция несет определенный художественный смысл, который необходимо отразить при анализе лирического произведения. Например, в стихотворении А.А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…» используется кольцевая композиция. Кольцевая композиция здесь выражает основную идею стихотворения – замкнутость жизни, возврат к уже как бы физически пройденному, бренность человеческого существования.
Повтор как композиционный прием может не только организовывать лирическое произведение в целом, но и отдельные его фрагменты.
Наиболее распространенным композиционным приемом лирического произведения является звуковой повтор в конце стихотворных строк - рифма. Например, в стихотворении А.С. Пушкина «Пророк» рифма организует текст в единое художественное целое.
Еще одним характерным композиционным приемом лирического произведения является противопоставление (антитеза), основанное на антитезе контрастных образов. Например, в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Смерть поэта» эпитеты образуют композиционно значимое противопоставление:
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь.
В лирическом произведении противопоставлены друг другу могут быть и художественные образы. Например, в стихотворении С.А. Есенина «Я последний поэт деревни…» важно в смысловом отношении противопоставление города и деревни, мертвого и живого. Живое начало воплощается у Есенина в образах природы: дереве, соломе, а мертвое - в образах железа, камня, чугуна - то есть чего тяжелого, неестественного, противостоящего естественному, природному течению жизни.
Часто лирическое произведение строится на каком-то одном образе. В этом случае образ раскрывается постепенно, а композиция художественного произведения сводится к раскрытию полного и истинного смысла образа. Например, в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Тучи» уже в первой строфе дан образ, который впоследствии уподобляется человеку, его судьбе. Во второй строфе природа все больше уподобляется человеку. А третья строфа, наоборот, идейно противопоставлена первой и второй строфам:
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
В природе нет тех страстей, понятий, которые есть в человеческой жизни. Так Лермонтовым, используя различные композиционные приемы, создается эффект обманутого ожидания.
Композиция любого лирического произведения строится таким образом, чтобы с каждой строчкой читательское напряжение усиливалось. Для этого существуют так называемые опорные точки композиции, которые являются ключевыми для понимания авторской идеи, но могут располагаться в разных частях текста.
Особый интерес вызывает такая композиционная особенность литературного произведения, как лирические отступления, в которых отражаются раздумья писателя о жизни, его нравственная позиция, его идеалы. В отступлениях художник обращается к злободневным общественным и литературным вопросам, нередко они содержат характеристики героев, их поступков и поведения, оценки сюжетных ситуаций произведения. Лирические отступления позволяют понять образ самого автора, его духовный мир, мечты, его воспоминания о прошлом и надежды на будущее.
В то же время они тесно связаны со всем содержанием произведения, расширяют рамки изображаемой действительности.
Отступления, составляющие неповторимое идейно-художественное своеобразие произведения и раскрывающие особенности творческого метода писателя, разнообразны по форме: от краткого попутного замечания до развернутого рассуждения. По своему характеру это теоретические обобщения, социально-философские размышления, оценки героев, лирические призывы, полемика с критиками, собратьями по перу, обращения к своим персонажам, к читателю и т. д.
ВОПРОС 44. ЛИРИЧЕСКИЙ СУБЪЕКТ, ЕГО ТИПОЛОГИЯ. ПОНЯТИЯ «ЛИРИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ», «РОЛЕВАЯ ЛИРИКА», «ЛИРИЧЕСКИЙ ПЕРСОНАЖ».
В центре - вопрос о соотношении биографического автора с образом в лирике. В лирике отношения между автором и героем субъектно - субъектные, в эпосе и драме - объектно-субъектные.
Наука перестала смешивать биографического, или эмпирического, автора с тем образом, кот. возникает в лирике лишь в 20 в.
В истории лирики не было одного, всегда равного себе лирического субъекта, но было три качественно разных типа: синкретический (на мифопоэтической стадии развития поэзии), жанровый (на стадии традиционалистского художественного сознания: 5 в. до н. э. – 18 в. н. э.) и лично-творческий (в литературе 18-20 веков).
1) Древняя («мифопоэтическая») лирика отличается прямым синкретизмом автора и героя. Архаика знает первоначально только хорового автора. Как заметил М.М.Бахтин, «в лирике я еще весь в хоре и говорю из хора». Еще в греческой хоровой лирике тот, кого мы позже начнем называть автором, - «не один, их множество. В стихах, которые поет и пляшет этот множественный автор, он называет себя единичным и говорит о себе не «мы», а «я»; но то, что он рассказывает, относится не к нему, а к богу». Но и субъект более молодой сольной лирики, хотя его лицо уже единично, все еще «поет не о себе. Элегик воодушевляет войско, рассуждает, дает советы, - и обращается от своего лица к кому-нибудь другому, не к самому себе. «Себя самого» - такого персонажа греческая лирика не знает».
2) Этот субъект не является индивидуальным в строгом смысле слова. Если синкретический автор был ориентирован (внешне и внутренне) на хор, то этот автор ориентирован на определенный жанр и на определенного героя, именно жанрового героя, различного в оде, элегии или послании. Естественно, что такой автор менее сращен с эмпирическим автором, чем в современной личной поэзии, но более тесно связан с жанровым героем, почему и становится возможным парадоксальное с нынешней точки зрения, когда, например, А.Сумароков – автор од больше похож на М.Ломоносова, работающего в этом же жанре, чем на самого себя как автора элегий.
3) Лишь с середины 18 века начинает складываться современный, индивидуально-творческий тип лирического субъекта, непонятный без предшествовавших ему синкретического и жанрового субъекта, но качественно своеобразный. Этот субъект ориентирован внешне и внутренне не на хор и не на жанрового героя, а на героя личностного, что создает новые формы сближения автора и героя, иногда принимаемые за тождество.
Принципиальный факт наличия героя в лирике позволяет поставить вопрос о его своеобразии.
Б.О.Корман различает автора-повествователя, собственно автора, лирического героя и героя ролевой лирики. Термины автор-повествователь и собственно автор не совсем удачны. Мы будем вместо них употреблять соответственно термины – внесубъективные формы выражения авторского сознания и лирическое «я». Если представить себе субъективную структуру лирики как некую целостность, двумя полюсами которой являются авторский и геройный планы, то ближе к авторскому будут располагаться внесубъектные формы выражения авторского сознания, ближе к геройному (почти совпадая с ним) – герой ролевой лирики; промежуточное положение займут лирическое «я» и лирический герой.
Наиболее очевидна природа героя ролевой лирики, или лирического персонажа (например, стихотворения Н.Некрасова «Калистрат» или «Зеленый шум»): тот субъект, которому здесь принадлежит высказывание, открыто выступает в качестве «другого», героя, близкого, как принято считать, к драматическому.
Это может быть исторический или легендарный персонаж, женский образ, от лица которого дается высказывание в стихотворении, принадлежащем поэту, или наоборот – мужское «я» в стихах поэтессы.
В стихотворениях с внеличными формами выражения авторского сознания высказывание принадлежит третьему лицу, а субъект речи грамматически не выявлен. Именно в стихотворениях, в которых лицо говорящего прямо не выявлено, в которых он является лишь голосом, создается наиболее полно иллюзия отсутствия раздвоения говорящего на автора и героя, а сам автор растворяется в своем создании («Анчар» Пушкина).
В отличие от такого автора лирическое я имеет грамматически выраженное лицо и присутствует в тексте как «я» или «мы», которому принадлежит речь. На первом плане не сам герой, а какое-то событие, обстоятельство, ситуация, явление. В тоже время лирическое «я» может становиться субъектом-в-себе, самостоятельным образом, что было не явно при внесубъектных формах выражения авторского сознания.
Этот образ должен быть принципиально отличаем от биографического (эмпирического) автора (хотя степень его автобиографичности бывает разной, в том числе весьма высокой). Лирическое «я» поэта выходит за границы его субъективности – оно есть «в вечном возвращении живущее «я», обретающее в поэте свое обиталище». Лирическое «я», по Анненскому, - «не личное и не собирательное, а прежде всего наше я, только осознанное и выраженное поэтом».
Следующая субъективная форма, еще более приближающаяся к геройному плану, - лирический герой. Он является не только субъектом-в-себе, но и субъектом-для-себя, т.е. он становится своей собственной темой, а потому отчетливее, чем лирическое «я», отделяется от первичного автора, но кажется при этом максимально приближенным к автору биографическому.
Лирический герой возникает не у каждого поэта. Из русских лириков он наиболее характерен для М.Лермонтова, А.Блока, М.Цветаевой, В.Маяковского, С.Есенина. С достаточной полнотой и определенностью он выявляется в контексте творчества поэта, в книге или цикле. Говорить собственно о лирическом герое можно только тогда, когда образ личности, возникающий в поэзии и обладающий устойчивыми чертами, является «не только субъектом, но и объектом произведения».
Теперь становится ясно, что лирический герой,не совпадая непосредственно с биографическим автором, тем не менее является образом, намеренно отсылающим к внелитературной личности поэта, что и приводит порой к наивно-реалистическому отождествлению их. Адекватное же восприятие лирического героя требует учета его эстетической «разыгранности» - его нераздельности с автором и неслиянности, несовпадения с ним.
Хотя в лирике дистанция между автором и героем тоньше и трудней уловима, чем в других родах литературы, но граница эта является исторически меняющейся величиной. Наименьшая она при синкретическом типе литературного субъекта, большая – при жанровом типе, а в индивидуально-творческой поэзии сама эта граница (и ее кажущееся отсутствие) становится эстетически-сознательно разыгранной.
Проявляется это в том, в лирике 19-20 веков все более возрастает – и количественно и качественно – роль таких форм высказывания, при которых говорящий видит себя и изнутри, и со стороны – как до конца не объективируемого «другого» (т.е. не как характер, а как личность) – «ты», «он», неопределенное лицо или состояние, отделенное от его носителя:
И скучно и грустно, и некому руку подать /…/
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг/…/
(Лермонтов «И скучно и грустно…»)
Но в лирику в это время входит не только такое «я», которое умеет видеть себя со стороны, но и действительный другой, возникает сложная игра точек зрения голосов и ценностных интенций («Два голоса» Тютчева). Наконец, рождается неосинкретический субъект, в котором «я» и «другой» уже не смешаны (как это было в архаической лирике), а разыграны именно в их нераздельности и неслиянности.
Своеобразная форма такого неосинкретического субъекта – в четвертом стихотворении цикла Блока «Кармен»:
Бушует снежная весна.
Я отвожу глаза от книги…
О страшный час, когда она
Читая по руке Цуниги,
В глаза Хозе метнула взгляд!
Насмешкой засветились очи,
Блеснул зубов жемчужный ряд.
И я забыл все дни, все ночи,
И сердце захлестнула кровь,
Ты мне заплатишь за любовь!
Одним и тем же местоимением «я» здесь обозначены два субъекта. Первый («Я отвожу глаза от книги») – лирический герой стихотворения, читающий сцену, в которой участвуют герои мифа о Кармен. Второй раз «я» («И я забыл все дни, все ночи») – это уже сам Хозе, а точнее, нераздельно-неслиянность лирического героя и Хозе.
Введение ………………………………………………………………... С. 4-9
І глава: Психологизм таинственных повестей В.Ф. Одоевского и Э.А. По: теоретико-методологические основы исследования ……………… С.10-18
I.1. Основные точки зрения ученых по поводу развития психологизма в литературе………………………………………………………………... С. 10-11
I.2. История развития психологизма в литературе…………………….. С. 11-17
I.3. Методика исследования психологизма в произведениях В.Ф. Одоевского и Э.А. По …………………………………………………………………. С. 17-18
II глава: Сознательное и бессознательное в поведении
геро ев В.Ф. Одоевского и Э.А. По …………………………………… С. 19-33
II.2. Сознательное и бессознательное в поведении героев Э.А. По…………………………………………………………………… С. 23-28
II.3. Сознательное и бессознательное в поведении героев В.Ф. Одоевского………………………………………………………... С. 28-33
III глава: Внешнее и внутреннее в структуре личности В.Ф. Одоевского и Э.А. По ………..………………………………………………………… С.34-45
III.1. Теория вопроса …………………………………………………… С.34-37
III.2. Внешнее и внутреннее в структуре личности В.Ф. Одоевского и Э.А. По …………………………………………………………………… С. 37-45
Заключение …………………………………………………………… С.46-48
Список использованной литературы ……………………………... С.49-53
Психологизм в литературе всегда вызывал интерес у исследователей. С момента появления в художественных текстах этой тенденции – описания психологических причин поступков героя – и до наших дней психология личности остается до конца не изученной, в психике человека содержится множество тайн, сокрытых от науки.
Наиболее полно впервые психологизм был выявлен в творчестве Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, которые обратили особое внимание на динамику чувств и мыслей своих героев, на «диалектику души». В их произведениях конкретно и полно воспроизведены процессы формирования мыслей, чувств, переживаний героев, их сплетение и влияние друг на друга.
При описании динамики чувств героев используется большое количество художественных средств. Характерны внутренние монологи персонажей, рефлексия, описание сновидений и видений. Особое внимание отныне уделяется не только сознанию, но и подсознанию, которое часто движет человеком, изменяет его поведение и ход мыслей. О взаимодействии сознательного и бессознательного в поведении человека писали еще З. Фрейд и К.Г. Юнг, но споры и гипотезы по данной теме выдвигаются до сих пор.
Тема данной бакалаврской работы – психологизм «таинственных» повестей В.Ф. Одоевского и Э.А. По. Князя Одоевского всегда интересовал внутренний мир человека со всеми его тайнами, а Э.А. По по праву признан мастером «страшных» рассказов, в которых гениально раскрывается «диалектика души».
Актуальность данного исследования обусловлена возросшим интересом к психологизму как эстетической категории, его проявлениям в литературе.. Пристальное внимание к трем составляющим психики человека, а именно к «оно», «я» и «сверх-я», помогает раскрыть и объяснить причины того или иного поведения человека. В любой момент работы сознания в нем присутствует нечто осознаваемое и непознаваемое. Осознание всего не представляется возможным, неосознаваемое переплетается с осознаваемым. Процесс мышления неразделимо связан с синтезом составляющих сознания. Термин «индивидуальность» впервые приобретает особую значимость именно в эпоху романтизма, в то время, когда творили По и Одоевский. В произведениях этих авторов видно повышенное внимание к личности, ее действиям, изменениям и душевным порывам, что не было характерно для литературы до тех пор.
Русская литература не была распространена в Америке, и не вся американская литература доходила до России, однако в произведениях указанных авторов прослеживается большое количество схожих черт при раскрытии характеров героев. Существуют труды, в которых рассматривается психологизм повестей Одоевского, различные исследователи писали и о динамике характеров героев По, однако психологизм в творчестве этих писателей не сопоставлялся, и в этом заключается новизна данной бакалаврской работы.
Объектом исследования являются «страшные» новеллы «Падение дома Ашеров» и «Вильям Вильсон» Э. По и повести «Сильфида» и «Косморама» В.Ф. Одоевского, которые традиционно относятся к «таинственным». В рассматриваемых произведениях наиболее явно чувствуется сходство тенденций американской и русской романтической прозы, а использование одинаковых мотивов и других художественных приемов позволяет сопоставить творчество данных писателей и выявить общие закономерности литературного процесса. Также сближает По и Одоевского повышенный интерес к непознаваемому до конца явлению – психике человека и скрытых в ней тайнах.
Предмет курсовой работы – специфические особенности новелл По и повестей Одоевского, в которых на первый план выдвигается рассмотрение индивидуального своеобразия героев и попытка пояснения процесса мышления, раздвоения личности персонажей, причины их неадекватного поведения.
Целью нашей работы является анализ ряда психологических явлений, замеченных В.Ф. Одоевским и Э.А. По в человеке и воплощенных ими в характерах своих героев. Также мы рассмотрим в поведении героев черты сознательного и бессознательного, то есть, действия, контролируемые ими и действия, совершаемые на подсознательном уровне. В соответствии с этим перед нами поставлены следующие задачи :
Рассмотреть понятия «психологизм», «индивидуальное своеобразие», «характер», «сознание», «сознательное», «бессознательное», «внешнее», «внутреннее»;
Разобрать, как через внешнее проявляется внутреннее в характерах героев;
Обратить внимание на индивидуальное своеобразие героев;
Рассмотреть состояние героев и причины разрушения цельности их сознания;
Доказать, что «сознательное» и «бессознательное» в синтезе двигают героями по ходу повествования;
Выяснить результат работы мысли героев;
Сопоставить героев произведений Э. По и В.Ф. Одоевского.
Степень изученности. Понятие психологизма в литературе начиная с XIX века играет одну из центральных ролей. Психологизм можно охарактеризовать как принцип организации художественной формы, при котором средства изобразительности имеют целью рассмотрение и описание душевной жизни человека во всем ее многообразии. Эта тенденция требует от писателя отражения в своих произведениях подробностей, которые выражают внутренний мир персонажа (мыслительные процессы, сны, неосознанные действия, эмоции, реакции и т.д.). Буквально каждый поступок героя является реакцией на какой-либо внешний раздражитель, это причина определенного душевного состояния. Любое внешнее проявление эмоций связано с процессами, имеющими место в психике человека, оно служит целям психологического изображения.
На сегодняшний день нет четкой модели эволюции психологизма. Психологизмом занимались многие ученые, в частности, А.Б. Есин, В.В. Фащенко, И.В Страхов, Л.С. Выготский, А.А. Слюсарь, З. Фрейд и другие. Однако примечательно, что проявления психологизма в творчестве В.Ф. Одоевского и Э.А. По фактически не исследовались, попытки проанализировать эту тенденцию были, но фундаментального труда по данной теме не существует до сих пор.
Первоначальное философское представление о человеке заключается в признании его разумным, или сознательным существом. Человек разумен, как и мир, в котором он обитает. Отличительной чертой человека от других живущих с ним в одном мире существ является сознание, или мышление. В конце XIX века было высказано предположение, что человек неразумен, и разум не играет особой роли в его жизни. Из психологов первым усомнился в ценности разума для человека ученый Зигмунд Фрейд. Фрейд объяснял поступки человека через инстинкты и воспоминания из детства, то есть, бессознательное выступает в качестве основной причины тех или иных действий человека.
С критикой анализа Фрейда выступил Карл Густав Юнг, предполагая, что бессознательное вырабатывает определенные идеи, являющиеся единственной основой мировоззрения человека.
Позже теории и Фрейда и Юнга оспаривались, дополнялись, перерабатывались, однако первоисточники наиболее полно и точно дают представление о сознании и его составляющих.
В нашей курсовой работе мы опирались на труды З. Фрейда, К.Г. Юнга, Ю.В. Ковалева, А.Б. Есина, И.В. Страхова, А.Н. Николюкина, М.А. Турьян, Т.Ю. Моревой, В.Б. Мусий, М.О. Маттисена и других исследователей.
Наиболее значимыми в нашем исследовании являются работы З. Фрейда, А.Б. Есина, К.Г. Юнга, Ю.В. Ковалева. Фрейд в собрании статей «Психология бессознательного» показывает, доказывает и поясняет неразделимость сознания от глубинных уровней психической активности. Особое место занимают статьи Фрейда «Психопатология обыденной жизни», «Я и оно», «Психология сна», «Анализ фобии пятилетнего мальчика» и другие, где психолог показал влияние бессознательного на мотивы поведения человека.
А.Б. Есин в своем фундаментальном исследовании «Психологизм русской классической литературы» рассматривает психологизм как свойство художественной литературы, обращает особое внимание на собенности его проявления, опираясь на произведения русских писателей XIX века. Именно он указывает на то, что психологизм произведений эпического жанра отличается от психологизма в лирическом или драматическом жанрах.
В труде «Инстинкт и бессознательное» К.Г. Юнг описывает инстинктивную деятельность, связывает инстинкты с концепцией бессознательного, а также указывает на иррациональность мотиваций инстинктивных поступков. В работе «Отношения между эго и бессознательным» психолог раскрывает зависимость «я» от «оно», то есть, от поведения, не поддающегося контролю, основанного на инстинктах. А работа «Становление личности» рассматривает формирование человеческой личности как своего рода эволюцию разума.
Монография Ю.В. Ковалева «Эдгар Аллан По» интересна тем, что в ней подробно рассмотрена биография и творчество американского писателя. Внимание уделено и журналистской деятельности, и поэтическому творчеству, и новеллистике, что имеет для данной работы особую ценность.
Книга М.А. Турьян «Странная моя судьба» является подробным описанием жизни и творчества русского автора В.Ф. Одоевского, личность и писательская деятельность которого также важна при написании работы и рассмотрении произведений данного писателя.
В нашей работе мы использовали сравнительно-сопоставительный и описательный методы для изучения психических процессов в поведении героев американского и русского писателей-романтиков.
Структура работы : бакалаврская работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Так как главной задачей психологизма является выявление особенностей внутреннего мира героев, то в работе особую значимость приобретает анализ их индивидуальных особенностей.
Первая глава имеет название «Психологизм таинственных повестей В.Ф. Одоевского и Э.А. По: теоретико-методологические основы исследования», в которой будет рассмотрена история изучения психологизма в зарубежном и советском литературоведении.
Вторая глава – «Сознательное и бессознательное в поведении героев Э.А. По и В.Ф. Одоевского», в которой рассматривается влияние осознаваемых и непознаваемых установок на динамику характеров персонажей.
Третья глава называется «Внешнее и внутреннее в структуре личности Э.А. По и В.Ф. Одоевского», где будут рассмотрено соответствие внутренних переживаний героев с их внешним выражением.
Объем работы – 53 страницы.
Глава І. Психологизм таинственных повестей В.Ф. Одоевского и Э.А. По: теоретико-методологические основы исследования.
Вопрос о теории психологизма поднимался достаточно активно в русском и зарубежном литературоведении. И сегодня интерес к психологизму и его проявлениям не угасает в теории литературы. Несмотря на то, что на сегодняшний день существует большое количество работ по этой проблеме, всё еще отсутствует единое определение феномена художественного психологизма, его элементах и важности в структуре художественного текста. Понятие психологизма до сих пор терминологически точно не определено, отсутствуют инструментальный анализ и методология этого явления. В литературоведческих работах психологизм характеризуется как явление, тенденция, стиль, жанр, метод. При рассмотрении произведений различных эпох говорят о лирическом, синтетическом, абстрактном психологизме. Интересен психологизм как рассмотрение психики человека в художественном произведении не только теоретикам литературы, но и лингвистам, психологам и философам.
Несмотря на отсутствие четкого определения психологизма, этот вопрос активно рассматривается при изучении творчества русских и зарубежных писателей. Таким образом, можно говорить о том, что понимание сущности данного явления является неотъемлемой частью анализа художественных произведений.
Понятие «художественный психологизм» остается на сегодняшний день одним из самых сложных и неоднородных, поскольку отсутствует его четкая дефиниция. Тем не менее, теоретики литературы часто используют этот термин в своих трудах. Иногда взгляды на сущность психологизма у разных исследователей противоречат друг другу. Однако, художественный психологизм является одним из самых значительных явлений в литературе, и он привлекает к себе внимание многих ученых. Этот интерес обусловлен, во-первых, спецификой понятия, его многоаспектностью и наукоемкостью (поскольку особенности психологизма – это также сфера интересов лингвистов, психологов, философов), а во-вторых, прямым отношением к другим фундаментальным проблемам литературоведения.
Впервые интерес к художественному психологизму появился более полутораста лет назад. Основы были заложены русским писателем и литературным критиком Н.Г. Чернышевским, который занимался исследованием творчеством писателя Л.Н. Толстого. Описывая методы, используемые писателями-современниками Толстого при описании своих героев, Чернышевский в статье «Детство и отрочество. Военные рассказы графа Л. Н. Толстого» указал: «Психологический анализ может принимать различные направления: одного поэта занимают всё более очертания характеров; другого – влияние общественных отношений и житейских столкновений на характеры; третьего – связь чувств с действиями; четвертого – анализ страстей» 1 , у Толстого же – «сам психический процесс, его формы, его законы, диалектика души…» 2 . Параллельно критик рассматривает особенности психологизма Пушкина, Тургенева, Лермонтова.
Чернышевский характеризует психологический анализ как «едва ли не самое существенное из качеств, дающих силу творческому таланту» 3 , поскольку рассмотрение психики человека предполагает самоуглубление личности, рефлексию и анализ собственных действий. Идея Чернышевского о важности этого явления остается актуальной и по сегодняшний день.
Позднее исследования психологизма в литературе были продолжены в научной сфере психологического направления культурно-исторической школы в литературоведении, которая сложилась в русском литературоведении в конце XIX – начале ХХ веков. Психологическое направление стало значительной частью этой школы, так как в конце XIX века художественная литература стала оказывать существенное влияние на образ мыслей и общественно-значимые события. Основателем этого направления явился А.А. Потебня.
Представители психологического направления опирались на психологию как точную науку и во всем искали стимулы, определяющие художественное творчество. Литература понималась как результат душевной деятельности писателя, и, по мнению последователей этой школы, именно психология может помочь в психологическом анализе литературных персонажей, а также самих писателей. Индивидуальный психический акт понимался как центр всех психологических теорий искусства. Герой рассматривался как создающий или воспринимающий субъект, предметом же анализа и пристального внимания становились психические процессы, происходящие в сознании.
С конца ХIХ в. психологическое содержание литературы становится предметом многоаспектного изучения, объектом интереса не только филологии, но и других наук (в частности, психологии). Небывалый расцвет психологизма связан также с резким возрастанием интереса к идейно-нравственной проблематике, что связано с социально-историческим развитием России.
Поднятые русскими исследователями проблемы соотношения литературы и психологии, языка и мышления, творчества и восприятия были рассмотрены и переосмыслены исследователем Л.С. Выготским. Основной его труд «Психология искусства» представляет большой интерес, поскольку в ней ученый изложил собственное видение отражения психологизма в художественной литературе. Интересна идея Выготского о катарсисе, который является, по его мнению, «центральной и определяющей частью эстетической реакции» 1 .
На протяжении всего ХХ века проблема психологизма особенно интересовала теоретиков литературы. Однако если в начале века психологизм рассматривался как художественный метод, то в 70-ые годы и далее наметился переход к историческому осмыслению этого явления.
Недостаточная разработанность понятия психологизма и его особенностей не позволяла исследователям теории литературы найти решения этой проблемы. Долгое время особое внимание литературоведов уделялось творчеству писателей-реалистов (Достоевский, Толстой, Чехов), так как именно в литературе эпохи реализма особенно тщательно рассматривается личность человека, его внутренний мир и динамичность его мыслей и чувств.
Интересный подход к проблеме художественного психологизма наметился в исследованиях историко-типологического характера, прежде всего в монографии Л.Я. Гинзбург «О психологической прозе». Здесь зволюция психологического изображения человека в художественных текстах рассматривается в исторически определенных стилевых воплощениях. Так, исследователь рассматривает творчество Толстого, Достоевского и других русских писателей, сравнивая использованные ими в произведениях приемы с приемами зарубежных авторов, в частности, в текстах Стендаля, Гюго. Гинзбург определяет психологизм как «исследование душевной жизни в ее противоречиях и глубинах» 2 , говорит о важности психологического анализа, о способах его изображения, делая акцент на том, что среди всех средств анализа «особое место принадлежит внешней и внутренней речи персонажей» 1 . Но не только этот фактор влияет на развитие героя, важную роль играет также содержание социальной жизни: наука, общественная деятельность, искусство – все эти моменты обогащают душу.
Также особое внимание на внутренние монологи при психологическом анализе обратил советский психолог и исследователь Страхов И.В., который в сборнике «Психологический анализ в литературном творчестве» рассматривал используемые методы различных писателей. На основании исследования творчества А.П. Чехова в 5-ой части «Психологического анализа…» Страхов выделил 5 видов внутренней речи: вербальный, логически упорядоченный внутренний монолог; расчлененный на две-три части монолог; монолог с двумя тематическими линиями из-за влияния внешних впечатлений; монолог с застойностью мыслительного процесса и слабостью динамизма в развитии мысли и монолог с нарушенной логикой мышления и фантастичностью 2 . Также исследователь обращает внимание на большую значимость изображения характера как такового. Особое место, по мнению исследователя, занимает психологический портрет.
Украинский исследователь и теоретик литературы В.В. Фащенко в своем монументальном труде «Характеры и ситуации» также рассматривает принцип художественного анализа. Он рассматривает различительные особенности человека, индивида, индивидуальности, личности и характера и дает определение последнего термина: «характер в художественном произведении – это изображенные в свете авторского идеала относительно постоянные свойства и изменчивые отношения, образующие закономерно своеобразное социально-психологическое единство, которое формируется и выявляется во внешней и внутренне деятельности человека» 1 . Автор указывает на то, что человек и его характер, раскрытый во всем своем многообразии и динамичности, является центром художественного текста, а также на то, что пристальное внимание к внутреннему миру человека позволяет использовать при описании так называемую внутреннюю речь.
О характере писал и известный советский литературовед М.М. Бахтин, выделивший в монографии «Эстетика словесного творчества» два основнополагающих направления при построении характера: классический и романтический 2 . Под классическим характером Бахтин понимает преобладание в индивидуальности общечеловеческого начала, романтический же характер – средоточие неисчерпаемых индивидуальных возможностей личности.
Однако эволюция психологизма в литературе еще не определилась как научная проблема. Как правило, суждения о психологизме не выходили за рамки изучения творчества конкретных писателей. Не сих пор не была выявлена система объективных факторов, определяющих развитие психологизма (чаще всего к таковым относят влияние литературных традиции).
В ХХ веке происходит особая психологизация литературы. Психологизм стал рассматриваться как неотъемлемая составляющая движения историко-литературного процесса. Интерес к означенной проблеме не ослабевает, открываются новые горизонты исследований.
Русские исследователи занимались также рассмотрением психологизма и в зарубежной литературе. Так, интересны наблюдения Н.В. Забабуровой (работа «Французский психологический роман (эпоха Просвещения и романтизм)»), А.В. Карельского (статья «От героя к человеку (Развитие реалистического психологизма в европейском романе 30–60-х годов XIX в.)») и других.
Н.В. Забабурова предложила в своих исследованиях комплексный подход к изучению психологизма, при котором произведение анализируется на различных уровнях: тип психологической проблематики, концепция личности данной эпохи и уровень поэтики 1 . Следует отметить, что рассмотрение психологизма в тексте возможно лишь при целостном анализе, в совокупности всех его компонентов.
Исследователь европейского романа А.В. Карельский предложил различать несколько типов психологизма: типизирующий и индивидуализирующий, а также дедуктивный и индуктивный. Исследователь также говорит о концепции «неисключительного героя» 2 .
Примечателен тот факт, что именно исследователи зарубежной литературы обратили внимание на многоаспектность психологизма в художественных произведениях и на то, что при исследовании этого явления необходимо руководствоваться синхроническим и диахроническим подходами.
Особого внимания заслуживают исследования советского исследователя А.Б. Есина, в частности, монография «Психологизм русской классической литературы». Исследователь рассматривает понятие психологизма в широком и узком планах, где в широком плане психологизм представляет собой «всеобщее свойство искусства, заключающееся в воспроизведении человеческой жизни, в изображении человеческих характеров» 1 , а в узком плане – это свойство характерно лишь для отдельной части искусства. Писатель-психолог должен, по Есину, особенно ярко изображать характер и внутренний мир героя. Немного иное, но, в целом, равнозначное определение дает исследователь в статье «Психологизм», определяя данный метод как «стилевое единство, систему средств и приемов, направленных на полное, глубокое и детальное раскрытие внутреннего мира героев» 2 . Для Есина психологизм является способом эмоционально-образного воздействия на читателя, реализацией освоения внутреннего мира человека.
Профессор А.А. Слюсарь понимал под психологизмом «единство психологического анализа и психологического синтеза, их «диалектику» 3 , где психологический анализ понимается как обособление отдельных сторон психики и их дальнейший подробный разбор, а психологический синтез – соотношение этих сторон для того, чтобы представить структуру личности в ее целостности. Ученый говорит также о трех этапах развития этого явления: пробуждение самосознания, рефлексия и осмысление характера как цельного явления.
Безусловно, интерес к внутренней жизни человека, диалектике души, динамике чувств и переживаний присутствовал не только у советских, но и зарубежных исследователей. Советские литературоведы занимались рассмотрением психологизма, опираясь на реалистическую концепцию личности и не учитывая новейших разработок по данному вопросу. Особое внимание зарубежных исследователей было приковано к «внутреннему» человеку, отсюда повышенный интерес к теории психоанализа З. Фрейда, рассмотренного в ряде работ («Введение в психоанализ», «Толкование сновидений», «Я и Оно» и др.), а также к трудам создателя аналитической психологии К.Г. Юнга («Психологические типы», «Архетип и символ», «Очерки по психологии бессознательного» и т.д.). Оба исследователя обращают особое внимание на внутренний мир человека, ими разрабатываются основы глубинной психологии личности.
В статье «О психологии восточных религий и философий» Юнг дает свое определение психологизма: «Психологизм – это просто зеркальная противоположность метафизической крайности, столь же детски наивный, как и она» 1 . Таким образом, ученый полагает, что есть моменты в душе человека, которые не поддаются логическому объяснению, нечто находящееся за пределами сознания.
На современном этапе литературного процесса изображение динамики человеческих чувств стремится стать единственной стихией повествования. Параллельно увеличивается изощренность используемых технических средств, однако, несмотря на грациозность формы, нарушается основной эстетический закон – художественное единство произведения.
Для Э.А. По и В.Ф. Одоевского описание внутреннего состояния своих героев имеет первостепенное значение. Внутренний мир изображается в динамике, как постоянно изменяющийся процесс. И По, и Одоевский стремятся изобразить не только характеры своих героев, но и моменты возникновения тех или иных мыслей, чувств и переживаний.
Для Одоевского фактически нет тайн в душах героев – он старается объяснить все изменения в их поведении и способе мышления. Для По же в о внутренних переживаниях героев всегда остается некая тайна, и вокруг этой тайны, а также постоянного страха в душе строится повествование произведений.